Есть романы в письмах, а есть – в телеграммах. У меня лежит их целая пачка: пожелтевшие уже, чуть потрепанные – слишком часто я их в последнее время достаю, рассматриваю, перебираю. Эти телеграммы метались между Горьким и Иркутском. В первом городе осталась моя будущая мама, а в Сибирь сбежал от нее любимый человек.
…Разница в возрасте у моих родителей была 24 года. Это сейчас, в наше время – подумаешь, ничего удивительного, а в советские времена их история – сплошная аморалка и настоящее ЧП для общества. Папу даже на партсобрание вызывали: стыдили, отчитывали и призывали бросить «юную особу», которая ему годится в дочки.
Маме было 23, после университета ее отправили на практику на Горьковское телевидение. В общем кабинете она ждала главного редактора, когда в комнату вошел высокий, кудрявый мужчина. Представился: режиссер. Двойную фамилию мама на слух не разобрала, показалось Кицковязи. Грузин что ли? Забавный такой, юморной, разговорчивый.
Пока ждали, развлекал ее разговорами, рассказал и про свою руку в гипсе. Гулял с собакой, огромным догом. Пес наступил на оголенный провод, рванул повадок, сломал хозяину руку, протащил за собой метров десять, прохожие бросились спасать. Рассказывал смешно, «в лицах», в деталях – когда пришла наконец-то редактор, маме казалось, что этого «Кицковязи» она знает уже сто лет.
Потом была совместная работа: опытному режиссеру, которого все звали просто Киц, маму выдали «под крыло» – растить молодые таланты. Первые совместные прямые эфиры, где она заикалась от ужаса, первые съемки документальных фильмов, для которых они ночами, сидя в кабинете, писали сценарии, после чего Киц провожал ее домой пешком через весь город. И первая командировка в село, в колхоз.
Был май, после работы съемочную группу привели в цветущий яблоневый сад, белый, кружевной, пронизанный мягким солнечным, предзакатным светом. На стол под деревьями поставили нехитрое угощение: парное молоко в крынках, янтарный мед в тазу, белый хлеб, нарезанный ломтями. И было так хорошо, так спокойно и просто, что как-то вдруг им, моим будущим родителям, самим стало понятно, что у них любовь.
Папин первый брак давно уже рухнул, казалось бы – свободные люди, имеют право на отношения, кому какое дело? Но советская мораль была искорежена, модель семьи – друг, товарищ, единомышленник, одни идеалы, один возраст. То, что ему 47, а ей 23 вызывало всеобщее осуждение. Косые взгляды, общественное порицание, партсобрание: «Как вам не стыдно? Как вы посмели так поступить?».
Мамины родители были в шоке. И если ее отец мудро вздохнул: «Дочка взрослая, она сама решит, как ей надо», ее мама закатывала бурные скандалы с рыданиями:
– Ты с ума сошла, ты же себя погубишь! Он же старик! Он же помрет, тебя вдовой сделает!
Прессинг со всех сторон был очень жесткий. В глаза, не выбирая выражений. Родные, знакомые, соседи – всем оказалось есть дело. Папе промывали мозги: девочка молодая, ты ей не пара, не губи, у нее все впереди, не порти ей жизнь. Ну и Киц сбежал. В Сибирь, конечно, куда ж еще? В Иркутск. Отцу предложили должность председателя местной студии телевидения и он в момент уехал из Горького.
И полетели телеграммы. Письма шли несколько недель, а телеграммы сутки, вот они и писали друг другу несколько месяцев эмоциональные послания. Надрыв, боль, любовь. На финал выходили долго, мучительно.
Он ей: Валя, одумайся, ты встретишь достойного человека, забудешь меня, все будет хорошо. Она ему: Не говори глупостей, я собираю вещи, заказала контейнер. Он: Валечка, подумай о родителях, тебе надо жить своей жизнью. Она: Багаж отправила, выезжаю. Он: Все же большая разница в возрасте, тебе надо все взвесить. Она: Оставь ключи под ковриком, если будешь в командировке!
На последнюю телеграмму он уже не успел ответить, уехал снимать фильм о БАМе. Несколько недель провел в тайге, вернулся в Иркутск глубокой ночью в огромном тулупе и валенках, заросший бородой, лохматый. Вошел в свою пустую квартиру, где кроме матраса ничего не было, щелкнул выключателем. И увидел шторочки на кухне. А потом мамино пальто на вешалке. Сел у дверей и заплакал.
... Из Горького в Иркутск на вокзал проводить маму пришли друзья – телевизионщики. Обнимали, целовали, шутили, пели песни, передавали приветы Кицу. И утешали, как могли, мамину маму, которая выла на перроне как на похоронах: «На кого ты нас покидаешь, куда едешь? Он же старик, возьмет и помрееееет!». Говорят, в какой-то момент мама ответила: «Да хоть десять лет вместе – все мои!»
Они прожили вместе 31 год. Я родилась, когда папе было 50, брат – в 57. Мы росли в невероятно теплой, веселой и шумной семье. Папа всегда говорил, что мама подарила ему еще одну – совсем новую – жизнь.
И только смерть разлучила их. Мамина смерть. Ей было всего 56, когда она умерла от рака, я это до сих пор не могу ни принять, ни пережить. Папа пережил ее на шесть долгих лет и ушел в 86 лет.
Знаете, все же возраст не играет никакой роли, если есть настоящая любовь. И не надо гневить бога, никто не знает, когда чей срок и кто кого переживет.
Осенью я исполнила свою давнюю мечту, побывала в Иркутске, из которого меня увезли в трехлетнем возрасте. Постояла во двое того самого дома, посмотрела на окна нашей бывшей квартиры «со шторочками». Мне было почему-то очень важно увидеть место, где началась наша семья.
Сегодня моей маме исполнилось бы 70. Я пытаюсь и не могу представить ее пожилой, не получается. Зато я легко могу увидеть ее ту – веселую и легкую, в белом коротком платье среди цветущих яблонь в закатном солнце.
Поддержите наше СМИ любой посильной для вас суммой – один раз,
или оформив подписку с помощью онлайн-кассы.
Став подписчиком KozaPress, вы будете поддерживать стабильную работу издания,
внося личный вклад в защиту свободы слова.
18+